Я вообще удивляюсь, что нам удалось встретиться. Гастроли, спектакли, репетиции, встречи, перелеты – и так уже много лет. Я знаю, насколько насыщена сегодня ее жизнь. Все это насущно и важно. Поговорить хотелось о чем-то особенном, а в результате разговор сам собой зашел о балете. Как ни странно.

Илзе, есть в балете место чувственности?

Ты знаешь Сергея Филина? Он прекрасный танцовщик и потрясающе сложенный мужчина. Как-то раз репетировали, и я поймала себя на том, что смотрю на него и с восхищением думаю: «До чего же он хорош! Просто потрясающе красив!» Передо мной стоит практически обнаженный мужчина, а я любуюсь его телом, как совершенным созданием природы, как экспонатом в музее. Я испытываю восхищение, но не вожделение. Но, как правило, никто не обращает на все это внимания – все просто работают. Очень много работают.

Для одних работа – это карьера, для других досадная повинность, а для тебя?

Болезнь. Постоянное самоограничение. Постоянные нагрузки. Часовая гимнастика утром, класс в зале, трехчасовые репетиции, вечером спектакль и наутро опять все тоже самое… Все это выматывает так, что не остается ни сил, ни времени улучить минуту и позвонить родным. Когда вечером ложишься спать, от перенапряжения мышцы непроизвольно сокращаются. Ты пытаешься заснуть, а у тебя вскидываются ноги и руки. Кроме того, редким бывает тот спектакль, после которого ничего нигде не болит. Вроде бы мы все умеем бинтовать ноги, готовить их, греть и разминать тело, но все равно травмы случаются. И тогда кто-то пьет обезболивающее, кто-то заматывает бинтами травмированное место, кто-то делает уколы. Но все знают, что надо просто дожить до момента выхода на сцену. Там все становится неважным.

Истории о том, как балетные ограничивают себя в еде, ни для кого не секрет. Горстка риса в день – это правда?

Я, например, если начинаю есть сверх определенного минимума, толстею. А кто-то может без последствий позволять себе почти все, что захочет. У всех разный метаболизм. Но могу сказать, что мужчинам однозначно тяжелее худеть, вернее – ограничивать себя. Ты можешь себе представить мужчину, который с утра до вечера грызет салатныйлист? Им, чтобы хорошо работать, надо есть. Я помню, как Андрис неделями сидел на сухарях и чае, чтобы сбросить лишние килограммы.

Но это же нездоровый рацион…

А что делать?! Это не просто эстетические нормы. Надо работать, репетировать, а ты тяжелый. Ты на себе таскаешь лишние килограммы, а это дополнительная нагрузка на ноги, сердце.

У тебя никогда не возникал протест против всего этого? Не из-за плохого настроения или от усталости, а осмысленный протест?

Это поразительная вещь. Если бы ты пришла в класс Большого театра, то сама услышала бы стон. «Ну сколько можно?», «Когда же это все закончится?», «Сколько мне еще пахать?» – это звучит там всегда. Но все равно все продолжают делать свое дело. И это не инерция, это зависимость, подобная наркотической. Да, большая часть работы – негативные эмоции и физическая боль. Но постепенно обо всем забываешь. И танцуешь, танцуешь, репетируешь бесконечно. На сцене, в зале, дома, во сне, наяву…

Скажи, танец – осмысленный процесс?

В принципе, танцуешь не столько телом, сколько головой. Постоянно концентрироваться и быть в форме – это не блажь. Мышечная память недолговечна, она держит рисунок роли максимум три дня. Через пять дней без тренировки его уже довольно тяжело восстанавливать, через неделю ты вообще начинаешь с нуля.

Тебе удается абстрагироваться от балета в обычной жизни?

Я не люблю терять время даром, машинально встаю на полупальцы, когда что-то делаю дома на кухне. Или беру специальную резинку и качаю подъем, пока сижу в кресле и смотрю телевизор. Конечно, невозможно вечно стоять у станка, это и не нужно. Но в обычной жизни порой возникает ощущение праздности. Хочется сделать что-то полезное, а не прохлаждаться перед экраном.

Чем танцовщики занимают паузы во время репетиций?

Сейчас не знаю. А раньше, когда я только пришла в театр, будешь смеяться, – вязали.

Вязали? В буквальном смысле?

Да, кто спицами, кто крючком. Часто второй состав в ожидании своей очереди не знает, чем заняться. Читать на репетиции не очень удобно, книжка затягивает, ты уходишь в нее с головой, отвлекаешься, а вязание – идеально. Сидишь, смотришь, ничего не делаешь, а в то же время вроде бы занят.

А ты вязала?

Я – нет. Отец ненавидел две вещи: игральные карты и вязание. Сам не брал в руки ни того ни другого и нам с братом не разрешал. Поэтому как-то не прижилось.

Меня всегда занимало: «талантливый боксер», «гениальный вратарь». Это же оксюморон! Все-таки правильнее соотносить подобные понятия с творческой деятельностью, чем с физической? И в этом смысле – что такое «талантливый или гениальный танцовщик»?

Интересно размышляешь… Мне кажется, отчасти мы заигрываемся в слова. Ставим перед собой тарелку и в сердцах говорим: «Как же я люблю жареную картошку!» Понятно, что подобных чувств мы к картошке не испытываем. Возможно, нечто подобное происходит и в случае с талантливыми вратарями и бегунами. Хотя, ты знаешь, есть в этом что-то такое… Не просто экстраординарные физические данные, а нечто необъяснимое – чутье, например, способность предвидеть, угадать, предвосхитить. Кто-то хорошо сказал про певцов: «Певцы делятся на две категории. Одни – у кого голос есть, но не умеют петь. А другие – умеют петь, но у них нет голоса». Что-то подобное можно сказать и о балетных артистах. Одни имеют отличные данные, но не умеют и не любят работать над собой, к другим природа оказалась менее щедра, но танцуют они потрясающе, на них интересно смотреть. Например, мой отец. Нельзя сказать, что у него были какие-то исключительные данные, сумасшедший шаг или какое-то невероятное вращение. У него было что-то другое. Упорство невероятное. Он добивался фантастических успехов на репетициях. Досконально продумывал шаг, позу, прыжок, момент входа и выхода из пируэта. Он так отрабатывал все это, что на сцене казалось, будто его тело само, безо всяких усилий исполняет сложнейшие движения. И плюс к этому у него была фантастическая энергетика и чувство позы. От него невозможно было оторваться. Есть прекрасные танцовщики, но их исполнение не трогает. Их танец почти совершенен, но безжизненен.

То есть балет – сочетание несочетаемого?

«Союз божественного и земного», драматического исполнения и чистой техники. С одной стороны, танцовщик перевоплощается в Красса или Спартака, а с другой – исполняет массу «трюков». В этих партиях куча двойных ассамбле, двойных туров, разножки бесконечные. Элементы как в спорте – двойной аксель, тройной тулуп, и ты должен все их выполнить. Помимо пресловутого артистизма элементарно должно просто хватить сил. В противном случае ты сдохнешь…

Прямо на сцене?

Да. Человек выдыхается и ничего не может сделать. Как в боксе: пропустил удар, и все… В балете есть выражение «ноги сели», когда от переутомления мышцы становятся такими тяжелыми, что посередине вариации перестают слушаться.

А зрители это видят?

Да, иногда видят. Иногда это даже непрофессионалу бывает заметно. Вообще считается, что на сцене ты в каком-то смысле должен быть как машина. Во всем, что касается техники, не может быть «лирических отступлений», все делается с холодной головой. Иначе невозможно.

Похоже на спорт.

В каком-то, подчеркиваю, каком-то смысле – да. Поэтому и родственники часто ходят на все спектакли. Ведь это не просто представление, это всегда как спортивное состязание, преодоление. И ты не можешь быть вполне уверен, вытянешь ли, выиграешь ли сегодня.

Близкие, если они из «другого мира», вообще понимают, чем вы занимаетесь?

Я однажды позвала своего мужа Славу в зал и говорю: «Мы с тобой столько лет вместе, а ты никогда не видел, как я занимаюсь. Давай я тебе покажу!» И я не просто показывала, я объясняла ему, что и как делаю. Вот я «открываю руку», встаю в позицию, слежу за шеей, за положением опорной ноги, за спиной, за пальцами рук… Слава удивился: «Неужели ты все время обо всем этом думаешь?» Да, я действительно контролирую все, что делаю. Конечно, иногда бывает, что все происходит механически, но тогда возникает ощущение, что ты что-то сделал вполсилы, не выложился. Ты поднимаешь ногу, держишь ее и понимаешь, что можешь еще больше ее вывернуть, еще сильнее вытянуть пальцы, еще выше ее поднять. В этом есть нечто садистское. Ты знаешь, что у тебя это заберет больше сил, но мучаешь себя, понимая, что это и дает тебе удовольствие.

Музыканты часто рассказывают, что ненавидели в детстве сольфеджио. А как балетные относятся к классам?

Эти простые упражнения у станка – первая позиция, вторая, пятая, батман, плие… Их выполняют все и всегда. Самые маститые и заслуженные артисты, легенды и звезды каждый божий день встают к станку и начинают с этих простейших движений. Это необходимо. И когда некоторые танцовщики позволяют себе вольности, отказываются от классов и пренебрегают ими, зачастую расплатой становятся травмы, причем серьезные.

Говорят, все начинается с детства. Если человек поздно понял, в чем его предназначение, у него есть шанс?

Чтобы стать профессиональным танцовщиком? Практически нет. Балету учат примерно восемь лет. Представляешь, мы больше шести лет «ломаем» тело под неудобные и неестественные позиции, осваиваем то, что потом станет основой танца.

Какая бы пламенная мечта ни двигала, например, мной, для меня путь в балет закрыт?

Если взять высококлассных педагогов, заниматься усиленно и самоотверженно каждый день, возможно, через полгода ты добьешься успехов, встанешь на пальцевые туфли, а через год сможешь сделать пару пируэтов.

Всего пару пируэтов?!

И поверь, это будет большим достижением!

Беседовала Этери Чаландзия, журнал «Интервью»